|
|
 |
 |
| А Б В Г Д Е З И К Л М Н П Р С Т У Ф Х Ч Ш |
ЗЗАДОРНОВ Николай Павлович  Родился 5 декабря 1909 г. в Пензе. В Чите прошли детские и школьные годы. Окончив школу, он стал профессиональным актером. В 1937 г. приехал в Комсомольск-на-Амуре в качестве заведующего литературной частью театра. Здесь родился роман «Амур-батюшка», первая часть которого была опубликованна в 1940 г. Вторая книга романа увидела свет в 1946 г. В продолжение «Амур-батюшки» написал роман «Золотая лихорадка». В 1946 г. переехал в Ригу, но тема освоения и заселения русскими Сибири и Дальнего Востока продолжала волновать писателя. Были опубликованы романы «Далекий край», «К океану», две книги романа «Капитан Невельской». Цикл романов об историческом подвиге русского народа на Дальнем Востоке завершен публикацией книги «Война за океан». В 1952 г. за романы «Амур-батюшка», «Далекий край», «К океану» Н. П. Задорнову была присуждена Государственная премия. В 70-е годы один за другим выходят романы: «Цунами», «Симода», «Хэда», «Гонконг», «Владычица морей». Книги Н. П. Задорнова, изданные миллионными тиражами, переведены на многие языки народов СССР и зарубежных стран. Член Союза писателей СССР (России). Умер в Риге 1992 г. НЕЗНАКОМАЯ ДЕВУШКА День солнечный. Удога неторопливо размахивает двулопастным веслом. Тонкая береста одноместной узенькой лодки легко держит на воде его тяжелое, сильное тело. Ленивые гребки больших рук гонят оморочку. Жара томит. «Быстрей поеду, а то отец, наверно, ждет!» — думает Удога. Он наклоняется к закрытому носу оморочки, который, как фартук, расстелен от его пояса. Сильный удар веслом. Оморочка идет быстрей. Еще удар. «И мама ждет…» Удар справа, удар слева. «И брат ждет!» Оморочка мчится по воде, как стрела. Удога разгоняет ее, поворачивает голову, клонится ухом к бересте, потом вскидывает голову, кладет тонкое и длинное весло поперек лодки и, сияя от восторга, тонко поет: Вода журчит под оморочкой, Вдруг он увидел, что на мели, напротив лесистого, высокого острова, где в одиночестве жил страшный шаман Бичинга, застряла лодка. Босая девушка стоит в воде, не может столкнуть ее. Мель была на самой середине протоки. Вода покрывала ее, и мель была незаметна. Все жители окрестных деревень знали это место. «Видно, из чужой деревни», — подумал Удога. Девушка потолкала лодку в корму руками. Но ведь это не кадушка с брусникой. Подошла к борту, попыталась раскачать. Редко, редко и чуть-чуть гребет Удога, как бы не осмеливаясь приблизиться. Не доходя до большой лодки, его оморочка совсем замерла. Оттуда видно — черная стрела, а над ней черная большая фигура человека. Парень, конечно. Кто бы другой стал так куролесить и гонять оморочку, выкруживать, как охотник в тайге, когда ищет след дорогого соболя. Хотя и не смотришь на все это, нет того, да и некогда, а как-то все-таки замечаешь. А Удога видит девушку всю в солнце. От головы в необыкновенных волосах до голых колен в воде. Вся желтая. Удога смотрит с удивлением и настороженностью. Теперь и она уставилась на него. Она молчит. Конечно, не много ума надо, чтобы понять, когда лодка уже на мели, что тут мель. И не много ума надо, чтобы этому учить! Удога проворно подъехал, слез в воду, отдал девушке нос оморочки. Налег грудью на тупую серую корму лодки, так что его голые ноги ушли в песок, но лодка не подавалась. «Вот беда, как крепко села! — подумал Удога. Парень высок ростом, широк в плечах. У него гибкое, крепкое тело. Случая не было, чтобы лодку нельзя было сдвинуть. Девушка засмеялась. «Почему она смеется? — подумал Удога и налег на лодку изо всех сил, так что заболела грудь. Не жалея груди, Удога давил на корму, и еще давил, и все сильней, и упирался ногами, и перебирал ногами так, что вода забурлила. Он тужился до тех пор, пока лодка не зашуршала и не всплыла. Тут он разогнулся и поглядел на девушку. «Волосы у нее как трава осенью».
Он знал, что светлые волосы бывают у русских и у орочон, приходивших в эти места.
Девушка приблизилась к нему и отдала веревку, за которую держала его оморочку. Мгновение посмотрела ему в лицо. У нее были черные глаза и румяные щеки. Девушка, не отвечая, полезла в лодку. Но девушка налегла на весла и отъехала. Течение быстро несло ее, и она гребла сильно. Теперь ее лицо стало черным. Вскоре лодка стала, как щепка, маленькой и тоже черной. «Что это за девушка? Откуда она? Зачем была тут? Почему у нее такие волосы?..»
Удога осмотрелся. Вон он, залег среди реки, весь в солнце, с песчаными буграми и обрывами, с лесами кедра, лиственницы… На острове видна рогатая лачуга. Торчат крайние неотпиленные жерди крыши. На них — резьба. По сторонам тропы, ведущей к дому, — два толстых мертвых дерева. Из них вытесаны плосколицые идолы с мечами на башках. Блестят сейчас две белые морды, будто высунулись страшилища из леса. «Может быть, ездила ворожить к нашему шаману Бичинге?» Удога залезает в оморочку, налегает на весла. Лодка шамана как-то сразу оказалась вблизи Удоги. Она мчится быстро. Гребут десять гребцов. Удога упал в своей оморочке ниц. Но подглядывает. Видно лицо шамана. Он почти слепой, сухой, с седыми косматыми волосами, в богатом халате и со множеством серебряных браслетов на руках. Держит шаманскую палку с резьбой. Его лодка проходит. Поехал куда-то… Не туда, куда девушка. И не в нашу деревню. К устью Горюна едет… Удога поднял голову. «Шаман уехал!» Сразу две встречи: хорошая и плохая… Он опять налег на весло и разогнал оморочку. День такой ясный, чистый, на душе весело. Удога улыбается. «Кто такая и откуда?» — запел Удога. Ханина-ранина… Вот и деревня, своя деревня. Удога подъезжает к берегу и пристает к пескам. На вешалах множество жердей, унизанных рядами распластованной фасной рыбы. На корчагах и на жердях растянуты невода. Онда — небольшое стойбище. Десятка два глинобитных зимников приютилось у подножия невысокого прибрежного хребта. Сразу за селением начинается дремучая тайга. Напротив Онда, посредине реки, протянулся другой высокий остров, заросший ветлами, ильмами, осинами, кустарниками и краснолесьем. Летом на острове белеют берестяные балаганы рыбаков. На зиму ондинцы возвращаются в стойбище, оставляют там женщин с малыми детьми, немощных стариков, а сами отправляются в тайгу. Бегут радостные собаки. За ними идет отец Удоги — Ла. Он с медной трубкой в зубах, в коротком светло-коричневом халатике из рыбьей кожи. Лицо его темнее халата, а волосы седые, Удога целует его в обе щеки. Подходит мать Ойга. У нее кольчатые серьги в отвислых больших ушах, плоский нос. Сын целует ее. Подбегает брат Пыжу. Удога снова целуется. Пыжу смеется, что-то шепчет ему на ухо. Удога поворачивается и молча идет домой. Пыжу догоняет брата, хватает его за плечо, за шею, смеется, прыгает, толкает в спину, Ойга берет из лодки тайменя. Вечер у очага. Отец сидит на кане у маленького столика, поджав босые ноги так, что видны толстые черные пятки. Все едят рыбу. Удога печален. - Ты совсем плохо ешь… — она гладит сына по голове, Удога молчит. Ла отрезает длинный ломоть рыбы и, втягивая ее в рот, быстро заглатывает. Пыжу сосет рыбью голову и с любопытством таращит глаза на брата. Удога облизывает пальцы, встает с кана, как бы не зная, что делать. Ойга, показывая головой, пошла быстро на улицу. Ла и Пыжу чавкают у стола. Удога залез на кан и улегся. Отец все съел и вытер рот рукавом. Вбежали собаки. Удога вдруг поднялся резко. Собаки кинулись к нему. Одна положила ему лапы на плечи и норовила лизнуть в лицо, словно жалела и хотела спросить, что с ним. Ла надел рубаху. Пыжу бросил рыбью голову. Собаки поворачивают морды, недовольно смотря на Ла. Отец рыгнул. Он закончил свой деловой день. Довольный и успокоенный своими словами, он как сидел, так и лег на спину, растянулся на кане. Одна из собак тявкнула на него яростно. Удога понимал — сейчас и в самом деле следует думать об охоте. Но девушка не выходила у него из головы. «Почему сразу за ней не поехал? — думал он. — Надо было сразу ехать за ней на оморочке, а я растерялся… Я всегда не могу догадаться вовремя…» Удога надеялся, что он ее еще встретит. Собака опять тявкает в ответ старику. За ней другая. Старик рассвирепел, соскочил с кана и стал пинками выгонять собак на улицу. Удога ссутулился и закрыл глаза кулаками. Старик насмешливо посмотрел на него, взял на кане табак, трубку. Ойга раскатывала на канах кошмовые подстилки и большие ватные одеяла, приготовляя постели сыновьям. Отец предпочитал простую сохачью шкуру, как было заведено в старину. Он не очень любил покупные одеяла и кошму, говорил, что от них нет толка.
|
 |