Школьник Леонид
ШКОЛЬНИК Леонид Борисович
Родился в 1945 году в Кемерово. В 1951 г. семья переехала в Биробиджан ЕАО. Работал на обувной и кондитерской фабриках, на заводе силовых трансформаторов, сотрудничал с газетой «Биробиджанская звезда», с 1973 г. работал в газете «Биробиджанер штерн» от литсотрудника до главного редактора. Его стихи публиковались в журналах «Дальний Восток», «Советиш Геймланд», в коллективных сборниках «На берегу Виры и Биджана», «Волшебное дерево», в альманахе «Литературный Биробиджан». В 1991 г. покинул страну, несколько лет был журналистом популярного в Израиле еженедельника «Новости», в последние годы главный редактор газеты «Форвард» в США.
МОЕМУ ГОРОДУ
Скрипят озябшие качели,
И грустен парк по вечерам,
А мы ничуть не постарели,
Осенний мой Биробиджан.
Ты молодеешь с каждым годом,
И связан я одной судьбой
С любым пусть маленьким
заводом И с тихой улицей любой.
И в час, когда порой мне туго
Ведь и такой бывает час,
Ты помогаешь мне как другу
Без лишних слов и пышных фраз.
И я уверен днем ли, ночью,
Ко мне по-дружески добры
Твоя черемуха у почты
И даже дождик у Биры.
И нам вовек не стать чужими.
Меня врачует вновь и вновь
Твой тихий свет необъяснимый
И неделимый, как любовь.
ЖУРАВУШКА
В черной шубке, щеки красные,
Вся по горлышко в снегу,
Приходила краше праздника
Не могу.
На коньках, раскинув лапушки,
Хлоп! и падала на лёд.
Зайка твой теперь у бабушки,
Нарисованный, живёт.
У него усы зелёные.
Плачет он, такой смешной.
Все слезиночки солёные.
Сладкой нету ни одной.
Ты хотела быть журавушкой,
Чтобы крылья за спиной.
Не успела. Стала травушкой,
Теплой травушкой лесной
Горя тихая отметина,
Горше не было и нет.
Шкафчик твой открою медленно,
А на шубке снег
ДОБРОТА
Я узнавал её не понаслышке:
В дни, когда мама лежала в бреду,
Люди несли мне картошку и книжки,
Знали: я скоро из школы приду.
Мы не всегда доброту замечаем,
Ту, что не требует жестов и слов.
Я возвращался из школы и чаем
Отогревался от всех холодов.
Это, по-моему, главное в мире:
Кто бы ни злил и ни радовал нас,
Лишь бы в любой
коммунальной квартире
Свет доброты никогда не погас.
С ней мы становимся чище и лучше,
Знаем: её не растратить вовек.
Бродит по улицам
солнечный лучик
Добрый, единственный мой человек.
НОВАЯ ТЕТРАДЬ
Я начинаю новую тетрадь.
Бреду по белу полюшку страницы.
На мелочи души своей не трать!
Ко мне взывают улицы и лица.
Не трать себя на мелочи! твердят
Друг из Биры, поэт из Магадана.
Я слушаю. Мне радостно и странно
Я начинаю новую тетрадь.
Я начинаю думать о судьбе,
Об облаках над городом таёжным,
О мелочах, которые в себе
Ношу, как март, светло и осторожно.
И с чудом невозможно разминуться.
К теплу, как травка малая, тянусь.
Мне б только в мелочах не обмануться,
А в самом главном я не обманусь.
* * *
Та женщина, которая была
Твоей душой, дыханием и болью,
Пока ты ждал ее, она ушла,
Чтоб никогда не встретиться с тобою.
И та звезда, упавшая в леса,
Она тебе напомнила, сгорая,
Что есть вторые снег или гроза
И нет земли, которая вторая.
И та соната, крыльями плеща,
Та музыка, которая звучала,
Она коснулась твоего плеча,
И ты заплакал, как тогда, вначале.
Ах мир он откровенен, как беда,
Заверчен так, что часто с толку сводит:
Звучит соната. Падает звезда.
И женщина любимая уходит.
БУХЕНВАЛЬД
Автобус шел несмело, как слепой.
И вдруг остановился. Тихо стало.
Лишь слышно было, как по мостовой
Капель неугомонная стучала.
Мы вышли из автобуса. Асфальт
Блестел на солнце. Не смеялись дети.
И называлось это Бухенвальд,
Но печи не дымили на рассвете.
Я видел фильм, отснятый для «друзей»
Эсэсовскими киношутниками:
Лежали рядом чех, поляк, еврей
Со сжатыми от боли кулаками.
Я видел на экране малыша
С огромными печальными глазами.
В нём еле-еле теплилась душа,
Раздавленная теми «шутниками».
Но хватит! Я кино не досмотрел.
Я не остался в лагерной неволе.
Стоял февраль. И падала капель.
И сердце было сжато, как от боли.
* * *
Памяти зампотеха танковой роты
Исаака Бронфмана, поэта
За здравие споем. К чему за упокой?
За то, что жил, как жил,
спасибо зампотеху.
Он мудрый был еврей,
и щедрый, и простой,
И всем любил дарить
Веселье и потеху.
По веку скоростей бродил он
не летел. Войною не сражён,
Друзьями почитаем.
И в свой последний миг
Он выдохнуть успел:
Давайте про любовь
На память почитаем!..
Он до сих пор со мной
Солдат и человек,
Которого война ломала не сломала,
Весёлый человек, которому вовек
И ласки, и любви увы!
недоставало.
Давно его стихи на память знаю я,
Я знаю суть и горечи, и смеха.
Среди весенних лиц,
Средь ваших лиц, друзья,
Мне так недостает
Улыбки зампотеха!
В потертом пиджаке,
Куривший все подряд,
Он в памяти моей
Живет, не умирая.
Уходит не спеша
Собрат мой и солдат,
И по его следам летит листва сырая.
ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА
Мне в этой жизни, считай, повезло:
с полем, и с лесом, и с целой страною.
Горе и радость, удача и зло
не обходили меня стороною.
Впрочем, и сам не пытался я жить
набело, начисто, без потрясений,
без на свиданье к любимой спешить,
без поклониться калине осенней,
без задохнуться от дыма костра,
без говори мне, что очень любила
Мне повезло я не жил «на ура».
В жизни, как водится, всякое было.
Но из любых передряг выходя,
я благодарен земле, на которой
даже негромкая песня дождя
в трудные дни становилась опорой.
|