Казакова Римма

КАЗАКОВА Римма Федоровна

Родилась в 1932 г. в Севастополе. Окончила исторический факультет Ленинградского государственного университета. Семь лет жила в Хабаровске, где выпустила первую книгу стихов «Встретимся на Востоке». Окончила Высшие литературные курсы при Литературном институте им. М. Горького. Автор более 20 книг стихов: «Там, где ты», «В тайге не плачут», «Пятницы», «Елки зеленые», «Снежная баба», «Помню», «Набело», «Русло», «Сойди с холма», «Сюжет надежды», «Наугад», «Ломка». Работала секретарем правления СП СССР. Переводила стихи с абхазского, кабардинского, литовского, таджикского, азербайджанского, немецкого.

Возглавляет Союз писателей Москвы. Член Союза писателей СССР (России).

РЫБАЛКА.
МОНОЛОГ ПЕРЕД ВОСКРЕСНОЙ ПОЕЗДКОЙ НА УССУРИ
В. Сысоеву

Ты бы не взял особой меня, Петрович?
Я знаю, не обидишь и не тронешь.
А что болтает по углам бабьё —
поверь мне, это дело не моё.
Возьми меня с собою на рыбалку.
Мне всё равно, что там одни ребята.
И от солёной шутки не сбегу,
и выпить за компанию могу.
Я понимаю ясно и жестоко,
что всё-таки не знаю я Востока,
что в чём-то против истины грешу, —
и оттого тревожусь и грущу.
Ну ездила недавно я в Приморье.
Там хорошо: и море, и приволье,
и сопки, и закат красней коралла.
А думается трудно и коряво.
И нечего мне взять у тех красот.
Какой-то неразгаданный кроссворд!
Ещё — опять в тревоге и в заботе —
я побывала на одном заводе.
Пылали печи, грохотала жесть…
А всё, что написала, надо сжечь.
Так в чём же дело?
В чём же, в чём же дело?
Об этом нощно думаю и денно.
Но ты меня поспешно не суди.
Возьми с собою. В лодку посади.
Я быстро соберусь. Скажи ребятам.
Я чувствую, разгадка где-то рядом.
Давно бы мне — ведь я ж не у чужих! —
надеть штаны, мальчишечью рубаху
и робко попроситься на рыбалку.
А ты бы взял. Такой уж ты мужик.
Я это вижу — облака в истоме,
и солнце поднимается в зенит,
и вся река, как кремень на изломе,
ребристыми чешуйками звенит.
И знаю я, смотря по сторонам,
что всё, что есть,
во всех возможных видах,
есть только потому, что нужно нам,
необходимо нам, как вдох и выдох.
Потом — дымка лохматая косица,
потом уха, навариста, костиста.
В ней столько соли, перца и огня!
В ней что-то, в чём загвоздка у меня.
Я слушаю её весёлый клёкот.
Я словно бы вернулась издалёка.
Я буду петь, молчать, хлебать уху.
Я всё тебе скажу, как на духу.
А воздух чист, как ядрышко орешка.
А говорим — со смыслом, не спеша,
и до кости обнажена безгрешно
мужская угловатая душа…

* * *

Я знаю это побережье,
любой завод его и дом.
Там утром медленно, с трудом
рассвет волну лучами режет.
Там просыпаются в тумане
и засыпают под пургу.
Там окна в жёлтом целлофане
почти до пояса в снегу.
Там избы с жаркими печами,
и старожилы-охотчане,
гостеприимны и просты
и величают всех на «ты».
Там жмутся ласковые лайки
к теплу хозяйских добрых рук.
Там прямо на прибрежной гальке
растёт картошка, зреет лук.
Там ночь длинней и солнце реже,
там и шторма, и холода…
Я помню это побережье
и не забуду никогда.
… Там дул шелкап — хозяин вьюги,
и невода глотала мгла.
Волна обугливала руки,
но душ коснуться не могла.
Там было солоно и горько,
и бедовали там порой,
делясь последнею махрой,
последнею сухою коркой.
Там ржавый спирт из банок пили…
Там гастролёров не любили.
Там жил артельный верный люд —
на совесть чист, до дела фут.
Там слов не тратили без толку.
Там честно подчинялись долгу.
Там человек был весь — как есть:
пусть груб, но прям,
суров, но нежен…
Я знаю это побережье.
Мне выпала такая честь!

* * *

Я уезжаю. Мучает, морочит
дорога. И пророчит, и пророчит.
Мороженые яблоки в Могоче —
коричневые, ржавые на вкус.
И ржавый дым. И рыжих сопок ржавость.
И жадность, и восторженность, и жалость —
как одинокий придорожный куст.

Прощай, мой дом. Все эти гулы, гуды,
и шпалы, и замшелых бревен груды,
и этот ветер — прямо в губы, грубый —
всё это юность, родина моя.
Не разбиралась я во всём до точки.
Простите, облетевшие листочки,
вы, ручейки, избушки и лесочки…
Я уезжаю! Уезжаю я. 

Простите меня, веточки Охотска,
за редкость встреч, коротких, как охота.
Ведь вы весне прощаете охотно —
за доброту —
недолгое тепло.
Прощай, Хабаровск. Как светло глядишь ты 
сквозь крыши, сквозь беленые лодыжки
деревьев, сквозь снежинки и сквозь льдышки.
Пора проститься, время истекло.

Прощай, Совгавань! Больше не поспорим.
Со взрослых платьев лычки детства спорем.
Он был из тех, кто в воздухе над морем.
На золотом погоне синий кант.
Выходит, слава утешает слабо.
Поудивляйся: «Пробивная баба!..»
О, я пробьюсь! До самого генштаба!
Но ты — прощай. Прощай, мой лейтенант!

- Прощай! — кричу всему, что остаётся,
и паровозным гулом отдаётся,
и бьётся как ведро о сруб колодца,
и мчится, на пол тенями клонясь…
Прощай! Не потеряюсь, не иголка.
И две девчонки машут нам с пригорка.
И дым, что пахнет едко и прогоркло,
всё тот же дым Отечества для нас…